Во время одного из наших походов в 2008 году, мы заехали в деревню Лубень.
О чем может рассказать эта деревня? Конечно, об одной из ужасных страниц войны — уничтожении фашистами мирных людей. Подъехали мы к памятнику, а потом решили поискать свидетелей трагедии, что произошла здесь в августе 1943 года. Нам подсказали, что в деревню приехала посмотреть свой дом Нелли Ястремская. Она помнит войну, и еще добавил местный житель, многим делала печки. Женщина была печником.
Мы быстро ее разыскали. И вот, что она нам рассказала:
— Выгнали нас из хат и сразу их подожгли. Фигура (крест) у нас была. К ней жителей гнали фашисты. Пригнали нас туда. Многие стали на колени и начали молиться. А потом они стали людей разделять на части: в два здания гнать. Одних погнали в сарай. Он был не очень далеко от того места, где нас собрали. Туда поставили ручной пулемет и строчили. Их всех там…
Один только мальчик Ястремский уцелел. Ему пуля по животу прошлась и он живой остался. А нас, третью партию, пригнали чуть позже, там были я и отец мой, на улице оставили. Я очень хорошо запомнила, как отец стоял позади меня и говорил: «Донька моя, молоденькая, хотя ты в живых останься, хотя останься…» Когда по нам стреляли, один мужчина открыл ворота и говорил: «Бегите, может, кто и уцелеет». Я побежала в сторону, где в Лубене потом стояли школа и ФАП. У меня на руках был маленький братик. Ему только 15 деньков было.
Когда бежала, нарвалась на немецкого солдата. Я только запомнила, что он был в черной одежде. У него на погонах было три звездочки. Может чех какой был. Я обхватила его за руки, стала плакать целовать их и просить, чтобы он пожалел нас и не убивал. И он тоже заплакал. Плакал, плакал, правду говорю, сыночки. Потом стал показывать, что в дым, в дым беги. И я побежала туда, где уже горели дома и сараи. Пробегая, пригнувшись сквозь пламя, на братике загорелась шапочка. Я ее рукой затушила и выбежала до школы, на горку, а там долиною шли мадьяры. В стороне пылала хата, у которой крыша начинала падать. Я кинулась в сторону болота. Так я осталась жива.
Я не видела, как убивали, но знаю, что девочек, двух сестер, закололи штыками. Они, видно, упали на мать и кричали от горя, и их закололи. Моей двоюродной сестре разрывная пуля попала в колено, и она тоже очень громко кричала…
А те, что в доме остались, когда начали по ним стрелять, часть через подвалину (нижний венец сруба. — Прим автора) выбрались, руками разгребли дырку и вылезли. А там сразу жито. Люди шли через поле, в лесу спасались. Одной женщине пуля в руку попала. Она у нее на одной шкурке висела, и помню, что она сильно просила, чтобы ее добили, чтобы не мучиться. Но ей отрезали руку. Женщина осталась жива. Такое было…
Правда, что вы печки делаете? — спросил я, поинтересовавшись второй частью того, о чем хотел спросить.
— Я печи делаю сама. Горе научило, сынок. Хат в Лубене после войны не было, одна осталась, вернее сруб. Немцы и его подпаливали, а он не загорелся, — рассказала она. — Из другой деревни попросили печника, чтоб он печи делал. А я такая сметливая была. Ну, думаю, останусь на день, погляжу, как он кладет кирпич. Кладет кладку, а я все наблюдаю и наблюдаю, а печник говорит: «Жоначка эта будет делать печи». И я, сынки, после войны 150 печей сделала. Помню, председателю колхоза хату ставили. Он ее откуда-то перевез, то в декабре я дымовую трубу выводила. Зимой я полезла на верх, на крышу. Одели меня, конечно, тепло: ватники, фуфайка, платок теплый, и вывела.
Мне теперь остается только пожалеть, что очень мало поговорил с этим замечательным человеком, которого можно было слушать и слушать…
Василий Чайка, фото автора
