Сегодня исполняется 80 лет со дня страшной  трагедии — уничтожения фашистами деревни Хатынь. Вместе с ней были сожжены или расстреляны 149 человек, из них 75 детей в возрасте до 16 лет. Страшную судьбу известной на весь мир Хатыни разделили сотни белорусских деревень. Среди них и Лубень.

Убийство мирных жителей для фашистских карателей стало обычной практикой, которой они занимались по всей Беларуси, в том числе и в Наровлянском районе.

Секретарь РККП(б)Б Мойсеев, выступая на районном партийном собрании 21 февраля 1944 года, приводил такие цифры потерь:

«… сожгли полностью 18 деревень, три деревни разрушили. Сожгли домов колхозников 2 345, холодных построек колхозников — 3 036; сожгли и разрушили колхозных построек: амбаров — 60, скотных сараев — 129, конюшен — 70, гумен — 64, колхозных клубов — 17, школ — 30, сельсоветов — 5, уничтожили все библиотеки в районе, 14 клубов, 16 больничных зданий, 48 магазинов. Они убили, сожгли и вывезли на каторгу в Германию 1 612 человек».

Наиболее потерпевшей в нашем районе, настоящим символом людского горя, стала деревня Лубень, где за один день,  25 августа 1943 года, карателями было уничтожено 160 человек. О том, как это происходило, мы не раз писали. А в этой публикации хотелось бы рассказать о том, как жили и выживали жители этой деревни после трагедии.

Об этом рассказал в своих воспоминаниях Евгений Станиславович Цалко, который был в то время подростком  и стал свидетелем всего, что происходило в Лубене.

«Оставшиеся жители деревни в живых, а также раненные ушли в лес. Построили шалаши за болотами, в самых труднодоступных местах, по 6-10 человек, как правило, по близким и родственным отношениям. Боясь немцев, чтоб не оставлять троп, подходили к шалашам с разных направлений.

Условий для жизни не было. Все было уничтожено. Ни одежды, ни посуды, ни продуктов питания, ни постели — вообще ничего не было.

Меня забрала к себе тетя Юзя. Она была одинока. Мы построили курень, где-то на урочище «Рог казенного» из веток, сена и березовой коры. Продуктов не было, а жить и кушать надо, в лесу ничего не росло. Мы вечером уходили на поля, к сожженной деревне, срезали полусозревшие колосья ячменя, сушили, терли их, после чего мололи на деревянных жерновах и варили похлебку.

Немного в питании помогали партизаны.

В августе появились в лесу ягоды, грибы, кое-где начало созревать жито. Вопрос с питанием стал легче, но по дорогам и полям можно было ходить только ночью, так как днем везде ездили мадьяры и немцы. Однажды рано утром тетя Юзя пошла на огород. При подходе к сожженной деревне мадьяры поймали ее, нанесли 16 ран, обезобразили лицо, а труп оставили на дороге.

И я опять остался одинок. Теперь меня приютила тетя Ганна в своем шалаше (курене), что был в лесу за «Грузским бродом».

В сентябре в поле все созрело, появилась картошка, жить стало легче. С приближением фронта почти все партизанские отряды уходили в западные районы Беларуси и Украины. При уходе партизаны отдавали нам лошадей, которые не могли совершать больших переходов.

Получил лошадь и я от Василия Ивановича из отряда «Олимп». За две недели ее откормил, смастерил самодельное седло и ездил вместе с ребятами на своей лошади по кличе Серко.

Однажды на закате солнца я и Станислав Ястремский (Болесев) ехали от «Грузского брода» на курени в «Лазнища» к его родственникам. Огибая сожженную деревню, не доезжая до кладбища, мы увидели за озером колонну немецких войск. Быстро повернули лошадей назад, но в эту минуту немцы открыли стрельбу. Мы спрыгнули с лошадей и ползком убежали вглубь леса. На следующий день мы нашли лошадь товарища мертвой, а мой Серко лежал раненный в заднюю ногу. За зиму рана зажила, а хромого Серка весною 1944 года я передал в колхоз.

Наступила осень, ночью становилось все холоднее и холоднее. Теплой одежды не было. Днем мы разжигали костры, огонь горел весь день, а вечером на месте костра засыпали немного землей, растилали солому, сено, ложились на это кострище спать, прижавшись друг к другу. Таким образом, спасались от холодов.

Отступая, немцы уничтожали все живое. Даже были случаи, когда в сожженной деревне убивали кота или собаку, затем подвешивали в петлю и оставляли надпись «Партизану капут».

В декабре 1943 года Красная Армия освободила восточное Полесье (Гомель, Речицу, Хойники, Наровлю). Жители деревни Лубень вышли из леса, и днем, и ночью начали строить землянки с русскими печами. Огромную помощь в строительстве землянок оказывали солдаты Красной Армии.

Оставшиеся в живых жители деревни с радостью встречали воинов-освободителей. Всем, что у них было,  делились, а воины оказывали всевозможную помощь крестьянам. В первые дни освобождения капитан-кавалерист подарил мне шинель английского сукна желто-зеленого цвета, почти новую. Я отрезал низ несколько сантиметров и носил ее вместо пальто до окончания войны.

 В апреле 1944 года, оставшиеся жители на месте бывшей деревни вновь собрались: кто в землянках, кто в шалашах. Затем созвали общий сход и опять создали колхоз. Председателем избрали Василия Матвеевича Цалко (деда Киша). По предложению председателя меня избрали счетоводом (бухгалтером) колхоза. Летом этого года  загорелся наш шалаш, половина бухгалтерских документов сгорела, а всю бухгалтерию, большой портфель, я передал Петру Адаменко (Михалининому).

Осенью 1944 года в  Лубень приехал из военного госпиталя мой дядя Тимофей Васильевич Жигадло (Тадеуш), с оторванной ногой. После ранения он окончил курсы сапожников. Теперь шил новую и ремонтировал старую обувь населению. Он взял меня к себе в ученики. К концу зимы я уже мог самостоятельно пошить даже новые сапоги.

Шла еще война. Работали все: старые и малые. В деревне были старики и дети. Мужчины с 18 до 50 лет были на войне. Основной рабочей силой были парни подростки, такие как я.

Я работал ездовым  в колхозе и дома на приусадебном участке тети Ганны. Помогал ей в строительстве небольшого дома. К осени 1944 года всеми силами домик был построен, и мы с землянки переселились в дом. По вечерам и в выходные дни я сапожничал, зарабатывал на одежду и другие вещи.

Я стал уже взрослым, мне исполнилось 16 лет. В райвоенкомате поставили на военный учет и периодически вызывали в Наровлю на различные сборы при военкомате.

В мае 1945 года закончилась война. В июле я уехал к матери, брату и сестрам в Архангельскую область, поселок Шабуня, куда их выселили до войны. Всей семьей работали в леспромхозе до июля 1947 года. Накопили немного денег и переехали на Родину, в деревню Лубень, а затем меня призвали служить в армию.

 Таким было мое детство».

Подготовил Василий Чайка